Давид Хорбаладзе – современный грузинский режиссер и драматург. Его первый спектакль состоялся в 2014 году. С тех пор, в разное время и в разных театрах зритель имел возможность посетить более десяти его спектаклей. Артист не боится смелых экспериментов и всегда предлагает зрителю интересные интерпретации самых актуальных тем. Сексуальность, поиск идентичности, террор населения со стороны власти, социальное неравенство, судьба меньшинств – вот неполный перечень тем, о которых Давид Хорбаладзе говорит в своих пьесах и своих спектаклях
Новую постановку режиссера зритель увидит в следующем сезоне. Как поясняет Давид Хорбаладзе, следующий его спектакль – это первая часть трилогии, расказывающей о памяти – одной из самых несовершенных, хрупких, трансформируемых свойств личности. А пока зритель ожидает открытия закрытых из-за пандемии театров, предлагаем вашему вниманию интервью, в котором один из основателей «Открытого пространства» делится своими взглядами на текущие процессы и тем, как он видит будущее театра.
Когда и как ты решил стать режиссером и драматургом?
Однажды в школе педагог по искусству дала нам задание написать по картине пьесу и поставить маленький спектакль. Мы должны были распределить между собой функции, т. е. «поиграть» в театр. Я никак не мог решить, что выбрать – режиссуру или драматургию. Я очень любил писать, но смутно представлял, чем занимается режиссер и сосвсем не интересовался театром. Но никто не захотел быть режиссером и я сказал: «Ну и хорошо, буду и режиссером, и драматургом». Не знаю, как так получилось, ведь я никогда не либил быть инициатором и лидером. Но с тех пор мне хотелось и писать, и спектакли ставить, и, в принципе, делать все, что подразумевает публичное самовыражение. Мне так это нравилось, что я писал и ставил по две пьесы в год. Постановки были немного скандальными и это меня даже подзадоривало. Нежный и чувствительный ребенок вдруг обрел силу. Я смотрел на плачущих зрителей и думал, что достиг своей цели.
Во время учебы в университете, и после окончания я продолжал заигрывать с этой профессией. И в Театральный университет я попал как-то несерьезно. Потом никак не мог решить, каким режиссером я хочу быть – кино- или театральным. В творческих турах я получил страшно низкие баллы, так что мое поступление – чистая случайность. Я долго стеснялся этого, считал себя безмозглым.
«Жажда» – Новый театр Васо Абашидзе (фото Анны Гургенидзе)
Как возникло Открытое пространство и чего нам ждать от него в будущем?
Мы хотели создать независимое пространство, которое было бы не просто театром, а как раз наоборот – антитеатром, что подразумевает новое видение идеи, значения театра не только как зрелища, но и как институции. Открытое пространство начиналось как общность артистов. Мы работали и представляли постановки в разных местах. Потом нашли помещение, отремонтировали его общими силами, и сегодня у нас есть пространство, которое все еще находится в процессе развития, все еще формируется как мультикультурное пространство для экспериментального искусства. Я думаю, огромное значение имело то, что нас объединяла тяга к социально и политически активному творчеству, которое по-новому говорило бы о современном человеке, а не об отвлеченных темах. Сегодня, в принципе, предмет нашего исследования — действительность, в которой мы живем и которой обусловлена наша повседневная жизнь. Имеено потому, что эта дейстаительность не всегда понятна и очевидна для театра, как и для любой сферы искусства, мы вместе со зрителем пытаемся понять ее, исследовать, найти самоопределение, идентичность, задаем вопрсы по поводу уже определенных идентичностей и культурных норм. Мы делаем это без всякого стеснения и нас не пугают туманности. Так что главное, чего следует ожидать от Открытого пространства, это смелость и критическое видение, которое не цепляется за прошлое и ведет нас вперед.
Каково назначение современного грузинского театра и свравляется ли он с этим назначением?
Вобщем-то, ни у кого никакого назначения и нет. Мы можем говорить о том, какие обязанности должны иметь институции, какая культурная политика, какая система управления пришлась бы нам по вкусу, утверждению каких ценностей должны способствовать государственные театры, что они хотя бы не должны быть местами тиражирования сексизма, фашизма, гомофобии; что, наверное, дóлжно понимать – финансируемый государством театр существует на деньги общества и должен стараться отвечать добром; что он должен стать более народным и доступным, иметь просветительскую функцию; не должен способствовать притеснению какой-либо группы и т. д. Общество может определиться по поводу того, какой театр ей нужен, или нужен ли он вообще. То, что происходит сейчас, просто инерция. Хочется напомнить всем театральным деятелям Грузии, в том числе и себе, что театр существует для зрителя, и без зрителя это не театр, а погрязший в самодовольстве отстой.
Что касается второй части вопроса, я бы вообще изъял из употребления понятие «грузинский театр». Во-первых, у нас нет нашего национального театра. Исторически он не сложился и не развился. То, что Театр Руставели имеет статус национального театра, лишь подделка ценностей. Во-вторых, мне вообще непонятно, зачем ограничивать идею театра узкими национальными рамками. Какие характеристики отличают грузинский театр от негрузинского? Язык? Эстетика? Национальность? Все вместе? И для чего мне нужно его отличать?
«Заповедные территории» – Театр королевского квартала, мастерская Темура Чхеидзе (фото – Гика Микабадзе)
Чем больше всего интересуется современная грузинскя драматургия? Какие тенденции заметны больше всего в грузинском театре?
Очень сложно говорить о тенденциях в том фрагментарном процессе, который наблюдается в нашем театре. Как в драматургии, так и в театре в целом эта фрагментарность, расчлененность, племенничество и сектантство в последние годы стали тенденцией. Я говорю не только об отношениях – творческий процесс также замкнут и монологичен. До того, как пандемия закрыла театр, разрыв коммуникации я видел и в своих работах и когда мне пришлось работать над видеоматериалом и я понял, какой огромный барьер придется преодолеть ради живого общения со зрителем, я во сто крат сильнее задумался об этом.
«Печаль» – Открытое пространство (фото – Лаша Церцвадзе)
Слышен ли в грузинском театре и драматургии голос квир-людей?
Лично я иных голосов и не слышу. Когда говорят о квир-искусстве как о чем-то обособленном, я теряюсь, потому что, как мне кажется, «не квир»-искусства просто не существует. Тем более если мы говорим о театре, который по своей сути толкает зрителя к равноправию, к единству и в то же время задает вопросы о действительности, в которой зритель живет. В конце концов – это место, где собираются абсолютно разные люди, участвуют, смотрят, развлекаются и вовлекаются в представление, которое ставит под вопрос нормы, критикует их. Иной театр мне не интересен и я не вижу смысла в его обсуждении. Думаю, сейчас нам следует думать о другом. Настало время, чтобы мы, квиры, стали критичными к искусству, которое создаем и которое говорит о нас. У меня часто возникает чувство, что мы сами насаждаем в искусстве новые фашистские эстетические стереотипы и сводим его лишь к примитивнейшему понятию сексуальности геев.
Так что я бы сказал, что с одной стороны у нас, конечно же, имеются институционные проблемы и заметны попытки сокрытия квир-искусства, а с длугой стороны – квир-экзотизация, спекулирование идентичностью самими артистами, идентифицируемыми как квир-артисты. И вообще, эти категории уже оскомину набили. Я бы и слово «квир» вывел из употребленияб так же, как и словосочетание «грузинский театр».
С какими препятствиями сталкиваются в грузинских театральных и творческих пространствах геи, лесбиянки, трансы и бисексуалы?
Препятствия начинаются еще с Театрального университета, где критерии отбора студентов просто фашистские. Так что если у тебя негетеронормативная внешность либо голос, с большой вероятностью бороться придется больше, чем другим (как и во всех других сферах). После все зависит от того, в какой «бабл» попадешь, найдешь ли единомышленников, хватит ли у тебя сил принять себя, быть открытым и в то же время развиваться профессионально. Могу припомнить многих артистов, которые тшательно скрывают свою идентичность и не испытывают угнетения. А ведь театр должен расширять сознание. Без принятия себя, своего тела практически невозможно создавать что-либо ценное. Хотя, думаю, в этом плане процесс пошел, все меньше артистов согласны жыть в гомофобии. Не стоит ждать, когда гетеронормативный «бог» сам даст нам возможность профессиональной реализации, потому что этого никогда не случится. Не будем обманывать себя — легко и просто не будет.
«Родительское собрание» – Открытое пространство, режиссеры: Давид Хорбаладзе, Миша Чарквиани (фото – Тако Робакидзе)
Кроме того, что последние два года спектакли почти не ставятся и зритель еще больше отдалился от театра, что еще изменилось в вашей деятельности? По твоему, чему научила артистов пандемия? Как они использовали это время?
Не знаю, наверное, об этом говорить еще рано. Могу лишь сказать, что зритель физически отдалиился от театра, куда ходил по инерции. И к нему пришел цифровой театр и заявил, что может существовать без пыльных костюмов и бархатных кресел.
«Папа вешается в лесу» – Фестиваль новой драмы
Чего больше всего не хватает в грузинском театре и каковы те внутренние и внешнии проблемы, которые мешают его развитию?
Больше всего меня волнует отсутствие политики культуры. Это главное, что мешает развитию.
«Бог голода» – Открытое пространство. режиссеры: Давид Хорбаладзе, Миша Чарквиани (фото – Бека Джавахишвили)
Что ты скажешь о театре последних 10-15 лет?
Больно говорить об этом, но последние 10 лет меня одолевает чувство страшной нефункциональности. Были некие проблески, но в целом все умерло и нет перспективы развития. В этой данности можно начать с чистого листа, хотя я не знаю, случится ли это. Тому есть много причин, культурных и экономических, обсудить которые в этом интервью мы не успеем.
«Треснутая челюсть» — Открытое пространство (фото – Тику Кобиашвили)
Каким тебе видится будущее грузинского театра и вообще теаьра?
Относительно грузинского театра и Грузии предчувствия у меня плохие. На удовлетворении личных интересов единиц мы далеко не уедем. Может я и ошибаюсь, но, к сожалению, все же я прав. И этот гнев помогает мне дейсвовать. Что касается театра вообще, на этот счет у меня свои идеальные представления и хочется верить, что в будущем станет возможной чувственная и живая коммуникация со зрителем, без конкретного времени и пространства. Так что я от души приветствую развитие технологий.
Фото – Вахо Карели
